Последние 30 пенсов мелкими монетками скинул саксофонисту. Четверг, близко к полуночи,
на пикадилли уже нету людей, выключен экран кока-колы. Основной шабат здесь будет как всегда — в пятницу, а в четверг только студенты и туристы предаются празднику, который всегда с собой.
Тут в голове всплыла картинка: Академ (нск), кофейня Тревелерс на пересечении Морского (проспекта) и улицы, на которой я прожил малоосознанно первые два года, а она еще до меня в космос летала, чего по ней сразу, хотя она такая же заброшенная, как и этот в большинстве своем незаполненный космос. Ем салат за цену половинки лобстера в лондоне, в нем в основном плохо порезанный сыр, вчерашний соус и листья китайской капусты. Курица, видимо не выдержала соседства с окружающей средой и в большинстве своем салата избежала. Пью довольно приличный кофе, по цене всей Pret a Manger. И изображаю из себя интеллектуала: читаю Хэмингуэя — “Праздник, который всегда с тобой”. Это столь же плохо написанная книжка и столь же сильно восхваляемая, как “Невыносимая легкость бытия” Кундеры. Клянясь, что я в своей жизни по зарокам учительницы литературы, читал только Му-Му и Каренину, я все же пару десятков раз нарушал “обет бескнижия” и разбавлял свое нескучное бытие “праздниками” и “легкостью”. В Хэмингуэе тогда я пытался найти “тот самый париж”, потому что буквально через месяц мне предстояло в него приехать на машине и я ожидал какого-то неведомого фурора. В книжке была нищета, восхваляемое и популярное среди нынешних турисов кафе и какие-то довольно бездельные разговоры. Получается если я пару месяцев не поем и мой блог почитает какой-нибудь диктатор, то в столовой Бёрбека через двадцать лет будут толпы туристов, следующих описанию жалко влачимого существования. В итоге Париж был нисколько не похож на то, что о нем думал Хэмингуэй. Монмартр не был даже на треть так красив как в Амели и настолько же не был он придурочен.
С моим же городишкой все в порядке. Про него только поют в песнях, при этом упоминая священную пятницу, пишут в захватывающих бандитских детективах, но редко восхищаются им. А когда вот идешь по нему уже в сотый раз одной и той же тропой, понимаешь, что они просто скрывают его от неведающих, потому что и так не протолкнуться.
В нем иногда откровенно развратно даже без мулен ружа и переедающих прелестниц дамбы на Амстеле.
В нем иногда грустно, если не присмотреться к идеальной шерсти собаки, которая ну ни как не клеится с аккуратно созданным имиджем. Не удивлюсь увидеть парня выпускником местного театрального.
В нем сверкают афиши, делая уличное освещение легким макияжем на фоне слоя штукатурки
И совершенно не напрягаются по поводу наводнения города иностранщиной.
Этот город без иностранщины будет таким же голым, как праздничный город без своей ажурной башни.
Здесь по фильмам ставят мюзиклы
Деревья услужливо гнутся
и оживают любые придури, захватывая вас потоком престарелых успешных селян в паетках и подтяжках, пьяными целующихся на крыльце отеля настолько вызывающе, что озабоченные тинейджеры при виде этого навсегда лишаются ощущения, что они могут хоть кого-то спровоцировать.
поэтому вместо целований они углубляются в изучение истории несуществовавших миров
или просто звонят Бэтмену
В этом городе не то чтобы исполняются все фантазии. За всеми фантазиями вам в Америку: достать до небес в Нью-Йорке, застрелиться на улице в Чикаго, утонуть в Калифорнийском кокаине, объесться стейком в Буфало, попася вертолетами многотонные стада ангусов или убедиться в собственной толерантности на Кей Вест. Здесь фантазии примерно одного застарелого цвета, варьируются они лишь слегка, но иногда это создает приятные моменты. Один из таких вот этот бар под разноцветным офисным блоком в сердце бывших трущоб:
Ну и около дома, по традиции цветочки: следующие цветы будут чем-то типа нарциссов, если исключить тот маловероятный факт, что они решили в марте выращивать лук
Приятно идти домой после посиделок в очередном пабе: повозка и лошади. В пабе при обновлении стаканов (законом запрещено наливать напиток дважды в немытый стакан, даже если из него пили только вы, всегда дают новый и всегда извиняются, если Аспел льют в стакан с надписью Стронбо) белобрысый бармен переспросил “повторить?” … я не хило замешкался. “Да и орешков еще” стараясь не повести глазом. Досидели в пабе до последнего звонка, данного латышом с нескрываемой улыбкой от самого факта звенения в колокол. Взяли его номер телефона, чтобы устроиться на работу. Бармен говорит, это довольно запросто и на попытки извинений за нескромный вопрос о работе услышали что-то вроде “да все понимают, чего уж там” и от этого как-то так расплылось по телу удовольствие от какого-то такого адекватного отношения: теплого и уютного, не смотря на единственный объединяющий фактор: язык…